Александр Кушнер "Избранное". Поэзия.
Случайно попалась на глаза книжка, когда я просматривала каталоги в читай-городе... О, думаю, а у меня такого поэта никогда не было... Решила взять.
К моему легкому разочарованию, когда книжка пришла, то оказалась такого... карманного формата. Но, на удивление, в итоге оказалась довольно объемной.
Ну, во всяком случае - как я понимаю - составители постарались сюда включить стихи за весь период творчества автора. Так что даже можно проследить э... динамику хронологически. Ну, то есть, мне вот больше всего понравился - условно говоря - советский период... Стихи написанные и изданные в это время. Они какие-то... совсем ясные и кристальные... прозрачные... Простота и ясность. А вот когда случилась перестройка - так даже можно было не смотреть на годы издания, и так ясно - сразу грянула тема репрессий и ужасов кровавого тоталитарного совка. Печально... Поэт идет в ногу со временем. И затем уже - в период, так сказать, пост-всего - все пошло такое... вычурное, кучерявое... сложно-сочиненное... с отсылками к классике... Ну, интересно... Но все равно - как жаль той ушедшей ясности и прозрачности...
Что ж... "Времена не выбирают, в них живут и умирают". Как сказал поэт. Кстати говоря - вот сколько я это слушала - в исполнении Никитина, само собой - но все равно мысль поэта мне тут не всегда была понятна! читать дальшеНу вот, здесь - "Я в пять лет должен был от скарлатины умереть, живи в невинный век, в котором горя нет". Но мне упорно кажется, что разве не нужно было бы тут лучше - "Я в пять лет должен был от скарлатины умереть, прожив невинный век, в котором горя нет"? (И вообще, при чтении на бумаге выяснилось, что написано - "что ни век, то век железный. Но дымится сад чудесный, блещет тучка; я в пять лет..." и т.д. А я всю жизнь слышала так - "Блещет точка: я в пять лет должен был от скарлатины умереть..." То есть - воспринимала я - поэт вспоминает самые значимые моменты своей жизни, когда все могло пойти по другому... и эти моменты как бы выделяются в общем течении яркими точками... )
Или же - "Ты себя в счастливцы прочишь, а при Грозном жить не хочешь? Не мечтаешь о чуме флорентийской и проказе..." и т.д. Ну, я не знаю, у меня прямо все болит от этого! Разве не просится тут - страдальцы вместо счастливцев? Это же логично? Мы все любим поныть, в какие тяжелые времена приходится жить... и поэт в ответ как бы указывает - страдаешь, значит, ага? а во времена Грозного жить не хочешь, или при чуме и проказе? и т.д. Ну при чем тут счастливцы... понятно же, что если человек счастлив жить вот в это конкретное текущее время, то он и не подумает мечтать жить ни в каком другом... странно, непонятно... Да, вот так вот - имею наглость сомневаться.

«Любовь к стихам делает человека счастливей тех, кто к ним равнодушен».

«…Под дождиком на досточке качаются… Что завтра? Понедельник или пятница? Им кажется, что детство долго тянется. Все в будущем, за морем одуванчиков».

«…Какие предрассветные сады забыли мы и помним до сих пор мы?»

«Под ветром, на холоде диком, смекну: между веком и мигом особенной разницы нет. И больше, чем стройные зданья, в чертах полюблю городских веселое это сознанье таинственной зыбкости их».

«Кто тише старика, попавшего в больницу? В окно издалека глядящего на птицу? И дальний клен ему весь виден, до прожилок, быть может, потому, что дышит смерть в затылок».

«…И было грустно оттого, что этот город был под боком, и лишь не верилось в него».

«Вокруг такая теснота, что невозможно повернуться. Ты так касаешься плеча, что поворот вполоборота, как поворот в замке ключа, приводит в действие кого-то. Отходит кто-то второпях, поспешно кто-то руку прячет, и, оглянувшись весь в слезах, ты видишь: рядом кто-то плачет».

«Не проси облегченья от любви, его нет. Поздней ночью – свеченье, днем – сиянье и свет. Что весной развлеченье, тяжкий труд к декабрю… Не проси облегченья от любви, говорю».

«Жить в городе другом – как бы не жить. При жизни смерть дана, зовется – расстоянье».

«Биографии тем и сильны, что обнять позволяют за сутки двух любовниц, двух жен, две войны и великую мысль в промежутке».

«Читая шинельную оду о свойствах огромной страны, представил я реки, речушки, пустыни и Берингов лед – все то, что зовется: от Кушки до Карских студеных ворот. Как много от слова до слова пространства, тоски и судьбы!.. Так вот что стоит за плечами и дышит в затылок, как зверь, когда ледяными ночами не спишь и косишься на дверь. Большая удача – родиться в такой беспримерной стране, воистину есть чем гордиться, вперяясь в просторы в окне. Но силы нужны и отвага сидеть под таким сквозняком! И вся-то защита – бумага да лампа над тесным стволом».

«Эта жизнь так нелепо и быстро течет! Покажи, от чего начинать нам отсчет, чтоб не сделать ошибки?»

«О, слава, ты так же прошла за дождями, как западный фильм, не увиденный нами, как в парк повернувший последний трамвай, - уже и не надо. Не стоит. Прощай!»

«Кто нам сказал, что мир у ног лежит в слезах, на все согласен? Он равнодушен и жесток. Зато воистину прекрасен».

«…Трагическое миросозерцанье тем плохо, что оно высокомерно».

«Руины… Пусть любуются другие, как бузина цветет средь запустенья. Я помню те разбитые кварталы и ржавых балок крен и провисанье. Как вы страшны, былые идеалы, как вы горьки, любовные прощанья, и старых дружб мгновенные обвалы, отчаянья и разочрованья!»

«… Что однажды блеснуло в руинах, то навеки осталось в крови».

«… Подобен породе гранитной, с вкрапленьями кварца, слюды. И магма метафор, и шахта сюжета…»

«…Нас учат мрамор и гранит не поминать обид, но помнить, как листва летит к ногам кариатид».

«Воистину мир этот слишком богат, ему нипочем разоренные гнезда. Ах, что ему наш осуждающий взгляд! Горят письмена и срываются звезды, и заморозки забираются в сад».

«Любил – и стоял к механизму пружин земных и небесных так близко, как позже уже не случалось; не знанье причин, а знанье причуд…»

«…Теперь – все в порядке, вот сны еще только не знают того, что мы пробудились, и любят загадки».

«…Спрошу: «Ну что Италия?» - «Как сон». А снам чужим завидовать нельзя».

«Ах, что за ночь, что за снег!... Нас не затопит, но, видимо, нас заметет: все Геркуланум с Помпеей приходят на ум».

«…С Балтики рваные тучи летят и притворяются над головой облаками».

«Бог – это то, что, наверное, выйдя во мрак наших дверей, возвращается утром в калитку».

«О музыка, звучи! Танцовщик, раскружи свой вылепленный торс, о живопись, не гасни! Что путаней судьбы, что смерти безопасней?»

«Вот видишь, не страшны снега в их цельнокройных одеждах, может быть, все страхи таковы! От лучших летних дней есть что-то, самых знойных, в морозных облаках январской синевы. Запомни этот день на всякий горький случай. Пищащий снег, живой, бормочущий, скрипучий! Не бойся ничего: нет смерти, хоть убей».

«Захоти о себе рассказать я, не знаю, смогу ль, никогда не умел, закруглялся на первой же фразе. Биография, что это? Яркого моря лоскут? Заблудившийся шмель? Или памяти старой запасы?»

«…Перетряхнуть наш словарь, выбирая определения. Господи, быть точным и пристальным – радость какая!.. Видишь ли, я не считаю, что нет слов, я и счастья без слов бы не понял».

«Ночной мотылек, обезумев, скользнет по лицу, как будто коснется слепое и древнее что-то».

«…Меж тем как движенье, движенье прописано нам от тоски… Все благо: и жалкое пенье, и рифм неумелых тиски. Чем стихотворенье плохое хорошего хуже, бог весть!»

«На череп Моцарта, с газетной полосы на нас смотревшего, мы с ужасом взглянули. Зачем он выкопан? Глазницы и пазы зияют мрачные, во сне ли, наяву ли? Как! В этой башенки, в шкатулке черепной, в коробке треснувшей с неровными краями сверкала музыка с подсветкой неземной, с восьмыми, яркими, как птичий свист, долями!»

«Стихи не пишутся – идут, раскинув руки, над обрывом, и камешек то там, то тут несется с шорохом счастливым вниз: не пугайся! Темный труд оправдан будничным мотивом».

«…Где жизнь? Прокралась, не догнать. Забудет нас, расставшись с нами. Не плачь, как мальчик».

«Нет ли Бога, есть ли Он, - узнаем, умерев, у Гоголя, у Канта, у любого встречного, - за краем. Нас устроят оба варианта».

«…Плачет Бог, читая на том свете жизнь незамечательных людей».

«Я пил с прозаиком. Пока мы с ним сидели, он мне рассказывал. Сюжет – особы склад мировоззрения, а стих живет без цели, летит, как ласточка, свободно, наугад».

«…Мысли, похожие на облачные клочья, летят сквозь нас, поди их перечисли!»

«Только сдвинулось в мире и треснуло что-то, не земная ли ось, - наклонюсь посмотреть: подозрительна мне куполов позолота, переделкинских рощ отсыревшая медь… Потому что сильней, чем уму и таланту, в этом мире слезам надо верить, слезам».

«Что-то более важное в жизни, чем разум… Только слов не ищи, не подыскивай: слово за слово – и, увидишь, сведется все к фразам и не тем, чем казалось, окажется снова».

«Подсела в вагоне. «Вы Кушнер?» - «Он самый». – «Мы с вами учились в одном институте». Что общее я с пожилой этой дамой имею? (Как страшно меняются люди согласно с какой-то печальной программой, рассчитанной на проявленье их сути)».

«Рай – это место, где Пушкин читает Толстого. Это куда интереснее вечной весны».

«Наказанье за долгую жизнь называется старостью, и судьба говорит старику: Ты наказан, живи. – И живет с удивленьем, терпеньем, смущеньем и радостью. Кто не дожил до старости, знает не все о любви».